Возвращение. Танец страсти - Страница 81

Франсиско во сне беспрестанно кашлял, но никто не обращал на это внимания. В половине пятого Антонио скрутил сигарету и лежал в темноте, наблюдая, как дым клубится в сыром воздухе. Раздался лязг жестяной кружки, и тонкий аромат, напоминающий аромат кофе, разбудил спящих. Шеи напряглись, под ложечкой засосало от голода, бессознательно они потянулись. Кое-кто встал и отправился в ближайшие кусты. Начинался новый день: бледный рассвет, резкий холодный ветер, который не стихнет до самого обеда, — еще один голодный, полный лишений день. Лишь несколько часов спустя, когда их тела согреются от близости друг друга, они воспрянут духом, вновь польются песни.

Антонио с друзьями уже уехали далеко на север, когда для Мерседес начался второй день путешествия с беженцами из Малаги. Хотя люди шли в основном молча, временами раздавался неистовый крик — мать искала ребенка. В такой огромной толпе было легко потеряться, несколько детей шли без присмотра, их лица блестели от соплей, слез и паники. Детские страдания всегда огорчали Мерседес, и она еще крепче ухватилась за руку Хави. К чему новое горе? Все прилагали максимум усилий, чтобы объединить потерявшиеся семьи.

Хотя многие продолжали идти и ночью, усталость и голод заставляли людей останавливаться хотя бы на час, чаще всего у небольших курганов на обочине дороги. Люди собирались семьями и укрывались одеялами, чтобы согреться. Настал черед и матрасов, которые они тащили из дому, — сооружались небольшие навесы, подобие дома.

Прохладные ночи резко контрастировали с неожиданно жаркими солнечными днями. Солнце выглядывало ненадолго, но дети уже бегали с голыми руками, как будто летом на пикнике.

В авангарде процессии шли в основном женщины, дети и старики, тут шла и Мерседес. Они первые покинули Малагу, убегая от захватчиков. Ближе к концу шествия устало тащились выжившие мужчины и изнуренные милиционеры, которые оставались в городе, чтобы дать последний отпор. Даже если бы они шли день и ночь, путь до Альмерии занял бы пять дней. Для старых, больных и раненых он оказался еще дольше.

Впереди процессии поначалу двигались несколько машин и грузовиков, но теперь почти все были брошены у обочин. А рядом с ними были разбросаны домашние пожитки. Кухонная утварь, которую спешно хватали из сервантов, чтобы наладить новую жизнь, теперь валялась вдоль дороги. Здесь же были и другие, более необычные вещи: швейная машинка, богато украшенное, но разбитое обеденное блюдо, фамильные часы, теперь остановившиеся и бесполезные, равно как и надежды, с которыми их выносили из дому.

Первую половину пути рядом с людьми шли ослы, доверху груженные постельным бельем, одеялами и даже мебелью, но большинство из них уже пало под тяжестью груза. Тела мертвых животных на обочинах были обычным зрелищем. Сначала к их глазам слетались несколько мух, но, как только туши стали разлагаться, прилетел целый рой.

Хотя в основном люди шли молча, так что тишину нарушали лишь звуки их собственных шагов и тихое позвякивание пожитков, время от времени Мерседес рассказывала Хави сказку. Большую часть дня она несла его на плечах, и они оба сосали сахарный тростник, найденный на полях. Это единственное, что придавало им сил теперь, когда еды совсем не осталось. А когда идти было совсем невмоготу, они забывались беспокойным сном у обочины.

Мерседес заметила грузовик, лежащий посреди дороги; его содержимое вывалилось прямо под ноги. Несколько платьев сдуло в близлежащие кусты, они застряли в колючках: ярко-белый наряд для причастия, расшитая сорочка для младенца, свадебная мантилья. Одежда была разбросана на кустах, словно рекламные плакаты, почти как насмешка для тех, кто их видел. Напоминание о временах, когда их носили, когда жизнь была безоблачной и мирной, когда совершались браки и обряды крещения… Каждый проходящий мимо испытывал похожие чувства. Эти ритуалы сейчас казались такими далекими!

Временами они проходили через небольшой городок или заброшенную деревеньку. Не осталось ничего. Несколько людей бросились обшаривать пустые дома, но в поисках не драгоценностей, а чего-либо необходимого, например пакета риса, который поможет продержаться еще несколько дней.

Хотя Мерседес и Мануэла иногда все же разговаривали, среди стапятидесятитысячной толпы идущих разговоры были редкостью. Лишь туфли хрустели на рыхлой поверхности дороги, и изредка плакали дети. Некоторые родились уже в пути.

Когда они подходили к Мартилю, миновав половину пути до места назначения, две женщины услышали глухое рычание. День клонился к вечеру. Мерседес ошибочно приняла этот звук за рев грузовика, но Мануэла тут же узнала гул самолета, остановилась и посмотрела вверх. Низко над головой пролетели самолеты националистов, неуклюжие, шумные и громоздкие.

Люди в изумлении смотрели в небо. Все молчали. Потом началась бомбардировка.

За все месяцы военного противостояния Мерседес никогда еще не ощущала такого безграничного ужаса, который охватил ее сейчас. Во рту появился отвратительный металлический привкус страха, и на мгновение стук собственного бешено колотящегося сердца заглушил тревожные крики вокруг нее. Инстинкт подсказывал ей, что она должна бежать изо всех сил, но прятаться было некуда — никаких подвалов, мостов, станций метро. Ничего. В любом случае следовало позаботиться о Хави и его матери. Она стояла как вкопанная, когда самолеты пролетали прямо над головой, зажав уши руками, чтобы не слышать оглушающего рева моторов.

Мерседес схватила Мануэлу, которая обнимала сына. Они стояли, обнявшись, закрыв глаза, прячась от окружающего мира и ужасающих сцен, которые разворачивались перед их глазами. Мерседес через одежду чувствовала острые кости Мануэлы. Казалось, она вот-вот сломается. Им нечем было себя защитить, как и большинству жителей Малаги, которые лишь недавно пережили ужасы бомбежки и пулеметного обстрела в собственном городе. Мануэла была парализована новой атакой фашистских агрессоров.