Возвращение. Танец страсти - Страница 127

127

Но угроза фашизма росла; испугались даже те, кто помогал Республике в Испании. Война вспыхнула по всей Европе. В сентябре 1940 года в Лондон вступили войска, и впоследствии все восемь месяцев его постоянно бомбили.

— Теперь в нашей стране царит мир, а на нас нападают… — сказала однажды ночью Мерседес Кармен, когда они, испуганные, прижавшись друг к другу, сидели в бомбоубежище Андерсона в глубине сада.

— Мы находимся в чужой стране, в нас целятся немцы — в этом есть некая доля иронии — задумалась Кармен. — Однако ты не права. В нашей стране не так уж все и гладко. Сотни тысяч политических заключенных — разве это хорошо?

Война против Гитлера была ужасной, но, когда она достигла своего апогея, детей эвакуировали из Лондона, и теперь уже не было разницы, где жить, — здесь или в Бильбао. В Испании страна повернулась против своих жителей. В Лондоне же не происходило ничего отвратительного. Здесь царил страх, но не террор.

Обитатели террасы часто ночевали в бомбоубежище. Оно было самым безопасным местом. Мерседес и Кармен часами разговаривали о прошлом и о том, что их ждет в будущем. У последнего не было направления, поэтому их мечтам не было предела. Территория отсутствовала на карте.

Уроки английского и домашняя работа отвлекали Мерседес. Осенью 1941 года пришли добрые вести о строительстве «El Hogar Español». Премьер-министр Республики в изгнании Негрин подписал договор о возведении Инвернесс Террас — квартала эмигрантов. Это стало главной целью испанских эмигрантов, которые не могли вернуться в свою страну.

Квартал стал сердцем их социальной и культурной жизни, и все, начиная с Мерседес, полировавшей каминные полки, и заканчивая интеллигенцией и политическими эмигрантами, объединились, чтобы общаться, а иногда и петь. Иногда они даже отмечали праздники. Ради такого случая Мерседес откладывала в сторону свою метелку для уборки пыли и танцевала. Вихрь оборок пышной юбки и цоканье металлических набоек на туфлях каждый раз помогали ей почувствовать себя живой. Она была той, кем и являлась, мысленно перемещаясь домой. Другие тоже могли петь, танцевать, играть на гитаре или кастаньетах. В теплую ночь, когда окна были распахнуты настежь, люди собирались на улице и слушали топот ног, похожий на пулеметную очередь, сладкие мелодии гитары, играющей фламенко. Время от времени некоторые испанцы, включая Мерседес, выступали перед публикой.

Она стала регулярно получать письма и фотографии от мамы и наконец-то сама описала ей свою историю. Из того, что Конча рассказала об отце, Мерседес сделала вывод, что он уже не тот человек. Это расстроило девушку, она очень сильно захотела вернуться домой, чтобы помочь. В следующих письмах Конча более подробно рассказала, что произошло с Антонио, а также изложила основные новости об Испании. Мерседес поняла, что Кармен была права. До тех пор пока людей будут незаслуженно сажать в тюрьмы и обращаться с ними как с рабами, в стране не будет мира. Каждый раз получая письмо с испанской маркой, она надеялась, что это от Хавьера. Она знала, что мама передала бы все, что он написал. Уже не раз Мерседес теряла надежду.

Годы шли, и Мерседес все лучше говорила по-английски. В 1943 году она могла уже претендовать на должность секретаря. Вскоре после этого ей посчастливилось получить работу в Бекингеме, и она поняла, что поездки из Финсбери-парк будут отнимать слишком много времени. Кармен тоже была рада переезду; они нашли квартиру на юге Лондона.

Жизнь была прекрасна в полном смысле этого слова, она подарила им чувство перемены. Теперь им не так часто удавалось быть в «El Hogar Español», но по крайней мере раз в месяц Мерседес получала приглашение потанцевать. Ее живые выступления всегда привлекали благодарную публику.

Мерседес старалась много не думать о том напряжении, в котором жили родители. Дела в кафе, которым они владели, шли довольно удачно, несмотря на новый режим, но боль от потери троих сыновей никогда не утихала. Конча иногда думала, что уже выплакала все слезы, но это было лишь иллюзией. Ее печаль длиною в вечность постоянно давала о себе знать. Каждый день она как будто ходила по разбитому стеклу. Боль не утихала ни днем, ни ночью, поэтому каждый шаг должен был быть осторожным и предусмотрительным: это позволяло договориться с болью. Когда вечером уходили последние посетители, единственный звук, который могли вынести Конча и Пабло, — это тихое тиканье часов.

Письма шли в Лондон очень медленно. Конча всегда старалась казаться веселой, но она очень хотела помешать дочери вернуться домой. «Должно быть, у тебя интересная жизнь там, — писала она, — а если ты вернешься домой, ты поймешь, что все изменилось».

Таким способом она пыталась удержать Мерседес подальше от страны, в которой остались лишь воспоминания и пустота.

Из письма Мерседес родители поняли, что она приспособилась к новой жизни. И хотя их дочь всегда читала между строк родительских посланий, они никогда не старались заглянуть поглубже в смысл ее слов, никогда не подвергали даже тени сомнения тщательно создаваемое Мерседес впечатление, что она довольна своей жизнью.

Отсутствие правды в письмах не значило, что они не любят друг друга. Совсем наоборот, они просто оберегали друг друга.

Однако одно событие Конча не смогла утаить. В 1945 году умер Пабло. В Гранаде стояла одна из тех суровых зим, когда холодные потоки воздуха не идут на пользу и без того слабым легким, а отец уже был слишком болен, чтобы пережить эту зиму. Это был самый тяжелый момент в жизни Мерседес с тех пор, как она уехала из Бильбао.

127