Возвращение. Танец страсти - Страница 112

112

Спустя неделю Антонио в порядке упрощенного судопроизводства предстал перед судом, ему дали тридцать лет тюрьмы. Впервые за два года он адресовал свое письмо непосредственно матери в Гранаду. Фашисты с радостью доставляли подобные послания, которые еще больше деморализовали семьи таких людей, как Антонио Рамирес, — ведущих подрывную деятельность.

Антонио уже не могли удивить лишения, которые терпели заключенные. Но иногда он дивился тому, как человек, проходящий через такие физические страдания, может оставаться человеком. Отсутствие каких-либо условий для жизни на каменистой почве, на ледяном холоде в Теруэле, удушающая жара Брунете, испепеляющая агония после ранения, когда смерть казалась настоящим избавлением, и ужасная убогость первых дней на песчаных пляжах Франции — все оставило свои отметины. Кожа на рубцах, которые образовались вокруг этих ран, как физических, так и духовных, загрубела, он перестал ощущать боль. Чувства Антонио притупились.

Кормили заключенных плохо и однообразно. На завтрак — миска жидкой овсяной каши, на обед — бобы, на ужин — то же самое, иногда туда бросали рыбью голову или хвост. Временами давали консервированные сардины.

Шли месяцы. Антонио и его сокамерники упрямо сопротивлялись жестокости надзирателей. Некоторые из них буквально зачахли от горя, как происходит с людьми, которым незачем жить и у которых нет надежды на спасение.

Узники постоянно заговаривали о побеге, но после единственной предпринятой попытки последовало настолько жестокое наказание, что, по их мнению, у них больше не осталось сил на повторную попытку. Крики смельчаков, казалось, до сих пор стояли у них в ушах.

Непокорные отваживались лишь на то, чтобы отказываться петь патриотические песни нового режима, или на разговоры во время проповедей, которые их обязывали слушать во дворе. Даже за это их могли наказать. Не было никаких поблажек хилым и убогим со стороны надзирателей, избивающих заключенных тяжелыми рукоятями хлыстов.

Самым страшным моментом дня было зачитывание saca, когда называли имена тех, кого на следующий день должны были расстрелять. Однажды на рассвете зачитали список длиннее обычного. Это была не ежедневная «десятка», на этот раз список никак не заканчивался. Приговоренных были тысячи. Стоя на промозглом утреннем ветру, Антонио почувствовал, как леденеет его кровь.

Подобно тому как людской разум узнает знакомое лицо в многотысячной толпе, так и Антонио услышал собственное имя среди едва различимого гула других имен. В монотонном перечислении Хуанов и Хосе слова «Антонио Рамирес» резанули слух.

Когда чтение списка закончилось, повисла тишина.

— Все вышеназванные — строиться! — был отдан приказ.

Мужчины, чьи имена были названы, всего за несколько минут вышли вперед и выстроились в линию. Без всяких дальнейших объяснений их повели к воротам тюрьмы. В воздухе повис неприятный кисловатый запах мужчин, вспотевших в своих грязных рубашках. Это был запах страха. «Неужели они собираются нас убить?» — удивлялся Антонио, ноги подкашивались от ужаса, ему с трудом удалось взять себя в руки. Не было времени попрощаться. Вместо этого люди, успевшие сдружиться за время долгого пребывания в тюрьме, тайком обменивались взглядами. Те, кто оставался, с жалостью смотрели на тех, кто уходил, но всех объединяла общая решимость не позволить фашистам увидеть страх на их лицах. Это доставило бы врагам слишком большое удовольствие.

Антонио оказался среди тех, кого вывели из тюрьмы и направили в сторону города. Для заключенных было не в новинку, когда их переводили из одной тюрьмы в другую, но чтобы в таком количестве — это было необычно. Когда они приблизились к железнодорожному вокзалу, всей огромной толпе было приказано остановиться. Антонио понял, что они куда-то поедут. Много часов раздавался мерный стук колес.

— Как будто в ящике везут, — пробормотал один мужчина.

— Очень любезно с их стороны оставить крышку открытой, — ответил другой.

— Совсем на них не похоже, — саркастически заметил еще один.

Несмотря на то что их перевозили в новое место, относились к ним все так же. Более сотни человек стояло в каждой клетке, несшейся по рельсам на юг. Некоторые цеплялись за прутья, вглядываясь сквозь решетку в меняющиеся пейзажи, которые в конечном итоге слились в один, пока поезд уезжал все дальше и дальше. Другие, зажатые в середине, могли видеть только небо.

В течение следующих нескольких часов по ним хлестал дождь, но наконец тучи рассеялись, и Антонио по солнцу определил, что они направляются на юго-запад. После многих часов поезд, дернувшись, остановился, двери клетки открылись. Они спрыгнули на твердую пыльную землю, многие тут же вытянули затекшие ноги.

Перед ними стояла группа вооруженных солдат с ружьями на изготовку, только и ждущих возможности пустить их в ход. С одной стороны виднелись обнаженные горные породы, с другой — вообще ничего. Бежать было некуда. Каждому, кто попытался бы бежать, наградой стала бы пуля в затылок.

С нескрываемым презрением в толпу были брошены куски хлеба, а заключенные, как стая рыб, набросились на них, выхватывая еду друг у друга и толкаясь. Люди были доведены до отчаяния, последняя гордость была отброшена.

Антонио видел, как десять человек бросились к одному куску хлеба, и его воротило от вида собственной руки с грязными ногтями, пытающейся отобрать корку хлеба у другого человека. Они опустились до уровня животных.

Потом их вновь погрузили в клетки, и еще много часов они тряслись по рельсам, пока поезд, качнувшись, не остановился. Заключенные пришли в движение.

112