Им было позволено взять с собой только по маленькой сумочке со сменой одежды и ограниченным количеством вещей, к выбору которых следовало подойти с особой тщательностью. У детей-католиков туда должна была поместиться и маленькая Библия.
— Я возьму Розу, — решительно сказала Палома.
Роза была ее любимой куклой, ее воображаемым другом. Если Роза поедет с ней, то все будет хорошо, Палома была в этом уверена.
Ее старший брат не был в этом так убежден. Его тревожила предстоящая поездка, но, как самый старший мужчина в семье, он не должен был показывать свои страхи.
Немногочисленные вещи Мерседес все поместились в маленькую сумочку, ей не из чего было выбирать. Корабль отплывал через два дня, и в течение последних двух суток у нее оставался шанс найти Хавьера. За эти сорок восемь часов она внимательно изучила каждую группу людей на улице, каждую очередь в надежде увидеть его лицо.
В шесть часов вечера 20 мая тысячи людей заполнили железнодорожный вокзал в Португалете. По шестьсот детей одновременно специальные поезда везли в Сантурсе — основной док Бильбао, где была пришвартована «Гавана». Некоторые родители никогда не ездили дальше Памплоны, поэтому им было невыносимо смотреть на то, как их собственные дети уезжают в далекие страны. Некоторые дети повисли на материнских юбках, но больше страдали родители. Многие малыши радовались, веселились, улыбались, рассчитывая вскоре увидеть своих близких. Они относились к поездке как к морскому путешествию с пикниками, торжествами, приключениями. Для них атмосфера была волнующей и праздничной. Проводить детей приехал сам президент Азанья.
Энрике оставался мрачным до самого момента расставания, он не смог даже выдавить из себя прощальную улыбку для матери, которая едва сдерживала слезы. Сеньора Санчес не стала провожать их в док. Она простилась с ними на вокзале.
В отличие от брата Палома была вся в предвкушении. Она устала от воя сирен и постоянного голода. «Это всего лишь на несколько недель, — убеждала она брата. — Настоящее приключение! Будет весело».
Дети ехали в Англию, чтобы не погибнуть здесь. Многие были нарядно одеты: у маленьких девочек были вплетены в косы ленты, они надели лучшие цветастые платья и белые гольфы, а мальчики выглядели очень опрятно в крахмальных сорочках и шортах до колен.
«Гавана» показалась детям огромной черной глыбой, маячившей над головами, готовой проглотить их, как кит. Самые маленькие не могли дотянуться даже до веревки, протянутой вдоль трапа. Моряки взяли их крошечные ладошки в свои, крепко сжали и провели самых маленьких детей по узкому деревянному трапу, чтобы они не упали в темные воды между доком и кораблем.
Корабль был достаточно большим, чтобы вместить восемьсот человек, но провизией команда запаслась лишь на четыреста детей и почти две сотни взрослых (двадцать учителей, сто двадцать человек вспомогательного персонала, среди которых была и Мерседес, пятнадцать католических священников и два доктора). К наступлению ночи все были на борту и после сытного — по сравнению с минувшими неделями — ужина заснули.
На рассвете 21 мая были отданы швартовы. Раздался лязг тяжелых цепей, и пассажиры почувствовали первые медленные движения корабля, когда он начал отчаливать.
Мерседес почувствовала, как к горлу подступила тошнота. Ей тут же стало плохо от непривычного покачивания (она раньше никогда не плавала по морю), но в основном тошнота была вызвана эмоциями. Она покидала Испанию. Все маленькие дети вокруг нее плакали, а те, кто повзрослее, стояли рядом и мужественно держали их за руки. Мерседес прикусила губу, пытаясь подавить непреодолимое желание завыть от горя и потери. После нескольких дней ожидания и приготовлений все произошло слишком быстро. С каждой секундой расстояние между нею и Хавьером увеличивалось.
По ее лицу бежали слезы, смешанные с соленой морской водой. Осознание того, что она оставляет позади всех, кого любила и знала, было невыносимым. Ею овладело непреодолимое искушение подбежать к корме корабля и броситься в море. Останавливало одно — она должна была сохранять мужество перед детьми.
Пребывая в полнейшем унынии, она наблюдала, как сначала люди на причале, а потом и сами здания становятся едва заметными точками, а затем и вовсе исчезают из вида. Казалось, ее надежды увидеть Хавьера растаяли вместе с ними.
— И в тот момент, — сказал Мигель, — Мерседес последний раз видела Испанию.
— Что? — Соня не могла скрыть ужаса. — Последний?
— Именно. Она не могла написать матери, чтобы объяснить, где находится, потому что это все еще было опасно.
— Какой кошмар! — воскликнула Соня. — Значит, Конча так и не узнала, что ее дочь покинула страну?
— Узнала, — заверил ее Мигель, — но через много-много лет.
Они закончили обед в ресторане неподалеку от собора и теперь медленно брели по направлению к «Бочке». Соня внезапно испугалась. Если Мерседес раз и навсегда уехала из Испании, может, Мигель больше о ней ничего не знает? Она уже хотела задать ему вопрос, когда Мигель продолжил свой рассказ.
— Хочу поведать вам об Антонио, — решительно заявил он, ускоряя шаг, когда они пересекали площадь, направляясь к кафе. — Гражданская война еще не закончилась.
Всю весну и начало лета 1937 года Антонио и Франсиско оставались в Мадриде. В этом году смена сезонов произошла совершенно неожиданно, на смену приятному майскому теплу пришло обжигающее лето. Жара в столице стояла почти невыносимая, друзьями овладели апатия и сонливость.